Таня Гроттер и птица титанов - Страница 16

– Что-то не так? – нагло спросил костистый солдамаг.

– Напротив! Все очень ожидаемо и потому прекрасно! – сказала Танья, пряча нож-невидимку.

Ей было обидно до слез. Утешало только, что через два часа ее тут не будет. А раз так, едва ли стоит связываться с солдамагами из-за нескольких самородков. Потерять можно гораздо больше.

Солдамаги, Гулеб и Жанин Абот смотрели, как она уходит. Танья ощутила себя чужой всем и для всех. Даже для Гулеба, не сделавшего никаких попыток ее защитить. Одновременно Танье стало интересно, о чем Чумья будет говорить со своими учениками. Теперь она была довольна, что оставила в хижине у старухи цветок. К сожалению, далеко он действовал в лесу или на равнине. Толстые каменные стены сокращали его действие до нескольких метров.

Притворяясь, что уходит, Танья дошла до поворота. Здесь она вытащила стебель слухача, заправила его себе за ухо, легла на живот и поползла к дому, который сейчас покинула. Только со стороны глухой, лишенной окон стены.

Тут дежурил еще один солдамаг, и Танье приходилось стелиться вдоль земли, чтобы не выпасть из скрывающего ее тумана. Конечно, в маскировке она не Рэйто Шейто-Крейто, но все же она брала у нее уроки, взамен обучая Рэйто подражать голосам животных.

Этот навык пригодился ей и теперь. Почувствовав, что солдамаг двинулся в ее сторону и вот-вот на нее наступит, Танья перевернулась на спину, достала нож и подула во второе по счету отверстие в его пустотелой рукояти. Шипение получилось у нее великолепно! Отрывистое, злобное, с прорывающимися истеричными повизгиваниями, как у живущей в камнях ящерицы-змейса. Еще бы змейсам так не шипеть, когда один их плевок, попавший на кожу, убивает скорее, чем добежишь до торговца противоядиями.

Солдамаг торопливо попятился, рукавом прикрывая глаза. Именно их змейс выбирает целью чаще всего. Теперь Танья была спокойна. В ближайшие пятьсот мгновений никто сюда не сунется.

Танья подползла к стене. Потянулась к уху поправить стебель, но еще прежде, чем это сделала, услышала голос. Незнакомый, сиплый, он точно проходил сквозь толстый слой земли. В голосе этом звучала ненависть – давняя, медлительная, ушедшая на дно.

– …кажутся себе злыми, крутыми, беспощадными. Циниками, презирающими всех и вся! Рисуют на щитах прогнившие черепа! А сами плачут, когда думают, что рядом никого нет! Бродят весной, смотрят на небо и мечтают, будь они прокляты!

«Вий! Больше некому! Гулеб и Жанин еще снаружи!» – поняла Танья.

– Молчи, старик! Опять ты заладил свое! Лучше бы и я считала тебя дохлым! – оборвала его Чумья.

– Нет, ты меня послушай! Сколько детей согласилось повесить кроликсов, которых ты раздала им на выкармливание? Всего лишь шесть человек из сотни! Шесть! У прочих они не то таинственно убежали, не то вообще непонятно куда подевались! И с этими слюнтяями ты надеешься захватить новый мир?

– Я это сделаю, ты сам увидишь!

– Ничего я не увижу. Я сдохну раньше… Они лгут – да, и сколько угодно. Неостановимо, ловко, не хуже нас, а на самом деле честные и втайне презирают тех, кому нельзя довериться! Говорят мерзкие слова, но и слова к ним не прилипают, потому что их сущность добра. Считают, что ненавидят друг друга, но сколько раз, когда кто-то лежал в лазарете, его якобы лютый враг подбрасывал ему снаружи яблицу… Да, в них есть и тьма, но, даже не сопротивляясь, они ей сопротивляются! Пока они подкидывают раненым эти вонючие яблицы, мы никогда не сможем…

Вий закашлялся. Конец фразы затерялся в кашле, и Танья услышала только ответ матери-опекунши:

– Ничего, старик! Ты забыл, чем был этот мир до нас. Ни одного болота, безобидные звери, едва способные защищаться. А люди!.. Вспомнить противно! Теперь эта чистота, будь она неладна, удерживается в них самое большее семь тысяч триста дней после рождения! И лишь в это время тот другой мир согласен принять их!

Вий засмеялся сквозь забившую его связки землю. Мать-опекуншу взбесил этот бессильный хохот.

– Чему ты смеешься, Вий? Едва жив и смеешься? – прошипела она.

– Я давно знаю тебя, Чумья! Ты всегда бредила одним! Но нам с тобой не семь тысяч триста дней. Ни у тебя, ни у меня нет надежды проникнуть сквозь Стекло Миров! Вспомни: сколько раз мы пытались послать туда тех, кому хотя бы на день больше этих проклятых семи тысяч трехсот! Десятки, сотни безуспешных попыток – всех размазало по Стеклу Миров. Уничтожить его невозможно! Оно тоньше волоса, но тверже алмаза, его не возьмешь никакой магией. Это вечная граница, разделяющая вселенную на миры!

– И все же это проклятое Стекло можно уничтожить! Пробить! Хватило бы и крошечной, в волос дырочки! – прошипела Чумья.

Поправляя сбившийся стебель, Танья неосторожно сдавила его ногтями, забыв, к чему это может привести. Малиновый цветок, нерасторжимо связанный с оторванным бутоном, лопнул со звуком треснувшей кости.

– Кто здесь?! Стража! – успела услышать Танья, прежде чем уничтоженный слухач окончательно перестал ловить звуки и рассыпался в прах.

Медлить было нельзя. Танья поползла стремительнее змейса. Ударилась локтем о камень. Содрала на колене кожу. Хорошо, что туман такой густой. Видя, что ползком не успевает, вскочила и, пригнувшись к земле, ныряя в туман лицом, побежала вдоль стены. Скользнула между прутьями разогнутой решетки, где никогда не протиснулся бы солдамаг, пронеслась по скользкому проходу между домами, где мерзко пахло и куда сверху выплескивались нечистоты.

Выбежавшие с факелами солдамаги действовали по жесткому сценарию. Оцепив площадь, они забрались на высокие камни и пропустили по туману красную искру мгновенной смерти. Все живое, находящееся от земли на высоте не выше колена, должно было неминуемо погибнуть. К счастью, Таньи на площади давно не было, и жертвами солдамагов стала лишь сотня улиток и несколько крысусов.